Чистая вода - Страница 37

Незнакомец оказался сотрудником столичной криминальной полиции Германсеном.

– Мне бы хотелось, чтобы ты поехал со мной в город, – сказал он Юну– Там мы спокойно поговорим в гостинице.

– А здесь нельзя остаться? – поинтересовался Юн.

– Это арест? – спросил журналист.

И ему тут же пришлось снова достать свое удостоверение. Но Германсен, в отличие от Юна, проявил к документу живой интерес, оставил его у себя и разыграл целый спектакль, выясняя, как журналист так быстро добрался сюда и зачем. Газетчик ответил, что сюжет ему подкинули коллеги, но в детали не вдавался. Только сообщил наставительно, что в таких медвежьих углах слухи распространяются мгновенно.

Но полицейскому недостаточно было ссылок на устный телеграф – ему требовались источники, факты, подробности деревенских пересудов. Кроме того, он хотел знать, что именно люди думают об этом деле и как воспринимают его. Оказалось, что Германсена прислала Марит. Понятное дело.

– Вы пришли пешком? – спросил журналиста полицейский. – Я не видел машины.

Журналиста рассмешило, что ему снова задали этот вопрос, но веселость его тут же прошла.

Все это время ленсман стоял у двери, скрестив руки на груди. Дождавшись, когда Германсен закончит разговор, он посоветовал журналисту пойти и вызвать себе такси с большого хутора.

– Так вот телефон, – кивнул газетчик в сторону аппарата.

– Да тут идти два шага, – ответил ленсман.

– Элизабет в курсе, – сообщил Германсен, когда они остались одни. Юн пошел искать сумку. Она была уже собрана для переезда, он только положил сверху зубную щетку.

Полицейский озирался в пустом доме, ожидая, пока Юн закончит перед уходом необходимые дела: высыплет золу из поддона в компост за домом, бросит в печку три брикета угля и откроет заслонку. Когда прогорело, Юн прикрутил вентиль почти до конца, проверил, выключены ли конфорки на плите, и погасил свет. Потом надел копенгагенскую куртку.

– Вы переезжаете?

Юн кивнул.

– А это почему не берете?

Рисунок, висевший над раковиной, был незаконченным наброском. Когда-то Юн делал его для Лизы, но вручить ей уже не смог. Элизабет сочла картинку «занятной», так она называла вообще все приемлемое в Юне. На рисунке был изображен летний пейзаж в неброских тонах.

– Можно мне ее взять?

– Возьми.

– Она красивая.

Юн сделал вид, что не слышал похвалы. Германсен аккуратно свернул рисунок в трубочку.

Ленсман вышел у здания администрации, а они с Германсеном поехали в его машине дальше, через горы к паромной переправе. По плохим зимним дорогам это путешествие затянулось минут на двадцать. Полицейский старался поддерживать разговор и несколько раз повторил, какая кругом красота.

– Я никогда не бывал так далеко на севере, – признался он. – Наверно, грустно уезжать?

– Да.

– А кем ты работаешь?

– Так, по мелочи.

Германсена интересовало, кто живет на каждом хуторе, который они проезжали, и забирался ли Юн на самые высокие вершины, и как здесь с охотой и рыбалкой – он оказался страстным охотником. Конечно, он потребовал подробно рассказать о новом водопроводе. Его не обескураживали угрюмые односложные ответы Юна, он повторял свои простые вопросы в такой непосредственной манере, что не ответить на них было невозможно. Постепенно оказалось, что у него на уме не только пустая болтовня, но и другие вопросы.

– Ты знаешь, зачем я здесь? – спросил он.

– Знаю, – ответил Юн. – Хотите спросить, не я ли убил Лизу.

Они проезжали ровный участок, и полицейский мог на секунду отвести глаза от дороги. Он взглянул на Юна.

– Верно, – подтвердил он. – Так ты ее убил?

– Нет.

– Но ты знаешь, кто это сделал?

– Да. Ее отец.

Такой ответ никого не устроил. Отцы дочерей не убивают. В терминах криминальной психологии или следуя безумной ненависти Юна можно, наверно, говорить о доведении до убийства, о создании предпосылок для этого, но убить – нет. Мужчина способен убить своих родителей, сына, жену, как и они его, но дочь – никогда: милостью истории она вынесена за скобки этого перечня.

Эта истина во всей ее мрачной неоспоримости открылась Юну только теперь. Он вспомнил Заккариассена на кладбище, его мокрые от слез (если то были слезы) щеки – старик оплакивал свои грехи перед дочерью. Он виноват во многом, но он не убивал ее. Заккариассен ничем не отличается от других: он нормальный мужик, который просто хотел иметь сыновей.

– Может, ее не убили? – промямлил Юн.

– Такая вероятность существует, – ответил полицейский. – Но у нас есть все основания в этом сомневаться.

– Кому нужно было убивать такого человека, как Лиза?

– Не могу сказать. Я ее не знал.

Они петляли по крутым поворотам, съезжая к парому, и Юн подумал, что Элизабет, наверно, уехала в город. Тогда она должна вернуться этим паромом. И он вспомнил ее лицо, как она смотрела на него, пока он валялся с температурой. Она вела себя поразительно: не корила его, ни словом не упомянула ни о вымышленном свидании, куда он ее отправил, ни о зарезанной овце Карла. Это было смирение много претерпевшего человека, который знает, что скоро освободится от тяжкого бремени.

Когда паром причалил и пассажиры устремились вниз по трапу, Юн провожал их внимательным взглядом, в глубине души ни на что не надеясь.

– Ты ждешь кого-то? – спросил Германсен. Элизабет в толпе не было.

– Нет, – ответил Юн. И они въехали на паром.

19

Из гостиничного номера были видны город и порт. То, что в отцовы дни было скопищем причалов и красных пакгаузов на сваях, сейчас разрослось в настоящий бетонный Клондайк с автозаправками и широкими улицами, мотоциклами и американскими туристами с круизных судов – и все это благодаря рыбе и траулерам. Дома поднимались как на дрожжах, заводики по производству рыбного филе росли через каждый метр. А теперь обнаружили нефть, и появились новые люди, новые больницы, новые дома, вертолетная площадка и специализированные магазины, среди которых немало диковинных.