Чистая вода - Страница 36

Подошел Заккариассен.

Пастор сказал заключительные слова. Никто не заплакал, и гроб опустили в могилу.

Пока процессия покидала кладбище, Юн не спеша складывал камеру и штатив. Потом подсел к могильщику – переждать вместе с ним, пока пронесет мимо тучу мокрого снега. Тот сплюнул и сказал:

– На сегодня, считай, работа закончена.

– Разве тебе не надо засыпать могилу? – спросил Юн.

– Не-а, – ответил могильщик и снова сплюнул. – Это не обычные похороны. Весь этот театр разыграли для семьи. А сейчас приедут эксперты из города и заберут ее. Что-то, видно, здесь не так.

Он рассказал, что к делу добавились несколько писем, судя по всему – Лизиных, по крайней мере, написанных ее рукой. Анонимный доброжелатель прислал их одному из учителей, а тот передал ленсману. Если верить тем, кто держал письма в руках, чтение не для слабонервных: как только папаша не издевался над девочкой все эти годы… Могильщик покачал головой.

– Да… – пробормотал Юн, глядя в землю. Он тоже слышал о письмах.

– Мне велено подождать. На тело выпишут квитанцию. А ты иди, не жди.

Юн положил камеру и штатив в чехле на финские сани и нехотя повез их с кладбища. Его огорчало, что бедную Лизу ждет, видимо, непонятная судьба подопытной мышки. А он так надеялся, что сегодня она упокоится навек.

По дороге ему навстречу промчались две машины. За рулем одной сидел ленсман, а рядом с ним – незнакомый лысый мужчина средних лет, в рубашке с галстуком и коричневой кожаной куртке. Черные глаза скользнули по лицу Юна, и у него засосало под ложечкой, как в тот раз, когда ему пришлось посреди непаханого поля спросить дорогу у чужого человека.

Машины свернули в сторону кладбища.

В школе отменили уроки по случаю похорон, вернее, трагедии. Но Элизабет дома не оказалось. На кухне в полумраке сидел какой-то незнакомец. Из-под верхней одежды выглядывал воротник белой рубашки с галстуком. На столе лежали кожаная папка, блокнот и фотоаппарат со вспышкой.

Юн зажег свет.

– Дверь была открыта, – сообщил неизвестный.

– Она не закрывается, – ответил Юн.

Гость оказался журналистом столичной газеты, невысоким, суетливым и нервным человеком. Он протянул руку, но Юн не пожал ее. Подержал в руках предъявленное удостоверение, но букв не разобрал. Речь шла о Лизе.

– Мне говорили, что ты ее нашел? Юн задумался.

– Я не видел машины, – ответил он и, прищурившись, посмотрел за окно.

– Так я на такси приехал, – сказал журналист и широко улыбнулся.

– Следов колес тоже нет… Значит, давно сидишь?

– Ну… некоторое время.

– А здесь никого не было, когда ты пришел?

– Нет.

Юн огляделся. На первый взгляд все на месте. Он обошел гостиную, коридор, выдвинул ящик и бегло проверил еще не упакованные вещи, поднялся на чердак, посмотрел в спальне. Вдруг ему стало холодно, он надел второй свитер. Отсутствие Элизабет страшило его все сильнее: он не находил никакого разумного объяснения, почему ее нет дома.

Журналист сел.

– Может, присядем? – предложил он, снова улыбнувшись. – Я бы хотел поговорить.

– Да, да, сиди.

Но Юну не сиделось. Он метался по дому. Перед бегством в горы он оставил ружья между дверью в столовую и холодильником. Теперь их там не было.

– Это ты взял мои ружья? – спросил он.

– Твои ружья? Что ты хочешь сказать?

– Мои ружья! – закричал Юн. – Тебя предупредили и ты спрятал их подальше!

Журналист клялся, что не понимает, о чем речь. Он выражался казенно и высокомерно, словно опровергать абсурдные обвинения было частью его ежедневной работы. Что-то в нем безумно раздражало Юна, скорее всего, улыбка, надетая для большей убедительности и пустая. Юн дернул верхний ящик и схватил нож для хлеба.

– Не скажешь, где мои ружья, – глаз выколю. – Он вцепился журналисту в затылок и продолжал: – Вот этот!

И помахал ножом сантиметрах в двух от его правого глаза. Газетчик оцепенел. Улыбка исчезла, лицо перекосилось, перепуганные глаза были прикованы к ножу.

– Я не брал их, – прохрипел он. – Не понимаю, о чем ты…

Юн пристально посмотрел на него. Убрал руку, сунул нож назад в яшик и осел на стул.

– Будь у тебя в руках такие козыри, ты бы говорил иначе, – произнес он. – Так ведут себя только со страху. Значит, Элизабет.

– Элизабет? – запинаясь, пробормотал журналист, пытаясь перехватить инициативу в разговоре. Он потер шею и застонал. Блокнот, папка и фотоаппарат валялись на полу, но газетчик не попытался поднять их.

– Это моя сестра. Ты ее видел?

– Я же сказал, что никого не видел! Когда я пришел, здесь не было ни души. Я просто хотел поговорить…

Юн не мог усидеть на месте. Он вывалил на стол содержимое одного из ящиков холодильника и лихорадочно перерыл его; изорвал, листая впопыхах, записную книжку и бумажки с записями у телефона; проверил каждый уголок, где сестра могла бы оставить ему записку. В окно он увидел, как две шпалы света переваливают через взгорок у большого хутора. Затем они сместились вниз, уперлись в Юна, и косо летящий снег заштриховал их.

– Входите, – громко, почти с облегчением, пригласил Юн, едва раздался стук в дверь.

В комнату шагнули ленсман и тот человек, что ехал с ним в машине. Глубокая морщина прорезала лоб незнакомца от уха до уха. Теперь Юн видел, что во взгляде его черных глаз нет ничего угрожающего. Он не был ни дружелюбным, ни враждебным – он был проницательным, поскольку проникал в самую суть вещей.

Юн сел. Дурак журналист его больше не интересовал. Исчезновение Элизабет не беспокоило. Зуд, мучивший душу в последние месяцы, прошел. Он наконец добился того, чего хотел: не спонтанных истерик, но настоящей планомерной работы.